Об Испании
(10 февраля 1945 г.)
Я иногда спрашивал себя, не сделали ли мы ошибку в 1940 году, не втянув в войну Испанию. На словах - это всё легко выглядит, поскольку Испания, как и Италия, тоже вместе с нами уже видела себя победителем. Франко, конечно, сильно преувеличил проспекты относительно испанского вмешательства. Тем не менее, я убеждён, что, несмотря на систематический саботаж его близкого родственника - католического Иезуита, Франко согласился бы на союз с нами на вполне приемлемых условиях - на обещании небольшого кусочка Франции, как утешение его национальной гордости; и большого куска Алжира, как действительно ценного и вполне реального подарка.
Но поскольку Испания реально не имела ничего, чтобы внести в качестве общего вклада, я пришёл к выводу, что её прямое вмешательство не желательно. Верно, что вступление в войну Испании позволило бы нам оккупировать Гибралтар, но с другой стороны, это определённо добавило бы нам многие километры атлантического побережья, которое бы нам пришлось защищать от Сан-Себастьяна до Кадиса.
Кроме этого, была возможность возобновления внутренней войны в самой Испании, вовсю финансируемая Англией. Таким образом, мы могли, к лучшему или худшему, но связать себя с режимом, к которому сейчас я испытываю ещё меньше симпатий, чем прежде - с режимом капиталистических спекулянтов и поповской бандой! Я никогда не прощу Франко за то, что он не перемирил народ после окончания гражданской войны; за то, что он начал преследовать "фалангистов", которых Испания должна благодарить за помощь, которую они оказали Испании; и за то, что Франко огульно зачислил в "красные" всех своих бывших врагов, которые, на самом деле, были довольно далеко от собственно "красных", и обращался с ними как с бандитами. Поставить половину населения Испании за черту закона! И в тоже время, с благословения церкви, позволять крохотной кучке олигархов обогащаться за счёт всего остального народа, - это совсем не является решением.
Я совершенно уверен, что в Испании очень немногие из так называемых "красных", на самом деле были агентами Москвы. Нас просто по-чёрному обманули, потому что, если бы я знал настоящее положение вещей, я бы никогда не позволил бы нашим самолётам бомбить голодающее население и в тоже время фактически способствовать возврату испанского поповства со всеми их чудовищными привилегиями.
Суммируя, обеспечив нейтралитет Иберийского полуострова, Испания уже оказала нам услугу в этом конфликте, что, единственно, и было вполне в её силах. Уже имея на своём горбу Италию, которая нам со всех сторон была обузой; и, учитывая низкое качества испанского солдата и Испании самой по себе; в её жалком состоянии разрухи и неподготовленности, - она была бы ещё более тяжким усугублением нашего положения, чем ценным приобретением.
Эта война убедительно показала по крайне мере одну вещь - уже не реставрируемый декаданс латинских стран. Франция, Испания и Италия наглядно продемонстрировали всему миру, что они уже выдохлись и поэтому уже более не имеют права принимать участия в урегулировании глобальных дел.
Простейший способ - это было бы оккупировать Гибралтар нашими парашютистами, сопровождаемый показным протестом Франко, но без всякого, с его стороны, объявления войны. Я убеждён, что Англия не воспользовалась бы этой причиной для объявления войны Испании. Англия, наоборот, была бы удовлетворена, видя Испанию ещё более, так сказать, не в военной форме. И с нашей собственной точки зрения, - это бы предотвратило всякую опасность высадки англичан на побережье Португалии.
Об Италии
(17 февраля 1945 г.)
Когда я объективно и без эмоций оцениваю события, я должен допустить, что моя нерушимая дружба с Италией и Дуче должна быть причислена к моим ошибкам. На самом деле, - это очевидно, что наш союз с Италией был более на пользу врагу, чем нам самим. Итальянское участие принесло нам выгоды в лучшем случае весьма умеренные, в сравнении с бесчисленными трудностями, которые из этого возникли. Если, несмотря на все наши усилия, мы не выиграли эту войну, то итальянский альянс внёс в это существенную лепту!
Самым большим одолжением, которое Италия могла бы нам сделать - это держаться в стороне от этого конфликта. И для того, чтобы обеспечить это воздержание, нам для Италии, не надо было бы скупиться ни на какие подарки. Если бы Италия только сохраняла нейтралитет - мы бы забросали её выражениями нашей благодарности. И если бы мы победили, мы разделили бы с ней все плоды нашей победы и всю славу. Мы бы приняли самое искреннее участие в создании исторического мифа о величии итальянского народа, как преемника великих Римлян. На самом деле - всё, что угодно, но только не иметь подобных "товарищей по оружию" на поле битвы!
Вмешательство Италии в июне 1940 года, с единственной целью по-ослиному лягнуть французскую армию, которая уже была в процессе распада, имело только последствием смазывание нашей победы, которую французская команда уже готовилась принять в бодром спортивном духе. Франция была готова признать, что она разбита германскими армиями в честном поединке, но она ни за что не хотела признавать поражение от рук итало-немецких войск.
Наш итальянский партнёр был для нас источником скандалов везде. Именно это злосчастное партнерство, к примеру, не позволило нам осуществить революционные изменения в Северной Африке. По своей географии этот регион стал итальянским заповедником, и именно так Дуче его и обозначил. Если бы мы были сами по себе, то мы освободили бы мусульманские страны от французов, и это сотрясение предалось бы дальше и на Ближний Восток, где господствовала Англия, на Египет. Однако, находясь в одной упряжке с Италией, достижение такой цели оказалось невозможным.
Весь Ислам вибрировал от слухов о наших победах. Египтяне, иракцы и весь Ближний Восток были все наготове поднять восстание против англичан. Хотя бы на минуточку представьте себе, какую мы могли бы оказать помощь мусульманам, даже хотя бы в плане моральной поддержки, что, конечно, было и нашим долгом и соответствовало нашим интересам!
Но наличие на нашей стороне итальянцев парализовало нас. Они создавали какую-то болезненную атмосферу подозрительности среди наших мусульманских друзей, которые в конечном итоге начинали и нас подозревать в сообщничестве с их колонизаторами. А всё почему? Потому что в этой части света, итальянцев ненавидят ещё больше, чем англичан или французов. Воспоминания о жестоких карательных акциях против Сенусси до сих пор достаточно свежи в их памяти.
А смехотворные претензии Дуче на звание "Меча Ислама" вызвали среди них такие же насмешки, как и до войны. Это звание, подходящее для Магомета, или же великого завоевателя подобного Омару, Муссолини намеревался возложить на себя с помощью нескольких местных бандитов, которых он или подкупил, или напугал до смерти, чтобы они ему в этом помогали.
Мы имели великий шанс осуществления великолепной политики относительно Ислама. Но мы опоздали на поезд, и мы опоздали ещё несколько раз, и всё из-за нашей верности союзу с Итальянцами!
На том военном театре действий Итальянцы помешали нам разыграть свои лучшие карты: освобождение граждан французских колоний и поднятие восстаний в странах, находящихся под английским владычеством. А такая политика вызвала бы энтузиазм во всех исламских странах. Это характерно для всего мусульманского мира от Атлантики до Тихого океана: что затрагивает одного - затрагивает всех.
С моральной стороны эффект нашей политики был катастрофическим вдвойне. С одной стороны мы без всякой выгоды для себя смертельно уязвили самолюбие французов. С другой стороны, из-за риска, что итальянская Северная Африка тоже могла потребовать освобождения, нам пришлось поддерживать своё присутствие и во французской части Северной Африки. Но поскольку, в результате, эти территории теперь под англо-американцами, то я могу сделать безошибочный вывод, что наши действия здесь были самоубийственными. Далее, такая пагубная политика позволила этим лицемерам англичанам, изобразить из себя "освободителей" в Сирии, Киренаике и Триполитании! (Киренаика и Триполитания - исторические области Ливии. - прим. пер.)
И с чисто военной точки зрения дела тоже не были лучше! Вступление в войну Италии тут же дало противнику первые победы, и позволило Черчиллю восстановить воинственный пыл своих соотечественников; что, в свою очередь, дало надежду всему англоязычному миру, даже тогда, когда они показали себя неспособными поддерживать свои позиции в Абиссинии (Эфиопии. - прим. пер.) и Киренаике. А итальянцы, сразу набравшись наглости, и не только не спросивши нас, но и даже вообще нас никак не предупредив, влезли в бессмысленную кампанию в Греции. А позорные поражения, которые они там стали терпеть, дали возможность некоторым Балканским государствам рассматривать нас с презрением и недоверием. Именно отсюда, и не откуда больше происходят причины охлаждения Югославии, и её полной к нам перемены весной 1941 года. Это, в противоречие к нашим планам, вынудило нас вмешаться на Балканах, а это, в свою очередь, вызвало катастрофическую для нас задержку с нападением на СССР. Мы были вынуждены перебросить на Балканы несколько самых наших лучших дивизий. И как результат, мы стали вынужденными оккупантами обширных территорий, в которых присутствие войск необходимо только разве что для глупого шоу. Балканские страны, только остались бы нам бесконечно благодарны, если бы мы им позволили остаться нейтральными. А что касается наших парашютистов, я бы, лично, предпочёл участвовать в десанте на Гибралтар, чем на какой-то Коринф в Греции!
Эх! Если бы только Итальянцы не влезли в эту войну! Если бы они только остались не воинственными! В ввиду всей нашей с ними дружбы и общих интересов - какой неоценимой услугой для нас была бы их эта позиция! Да и англо-американцы просто не поверили своей собственной удаче; поскольку, хотя они никогда и не были высокого мнения о военных качествах итальянцев, но даже они никак не ожидали, насколько немощными итальянцы окажутся. Англо-американцы вряд ли возражали бы, если бы такая "сила" как Италия, осталась бы нейтральной. Потому что они же не могли этого предвидеть и были вынуждены резервировать значительные силы, чтобы встретить опасность, которая хоть и потенциально, но всегда угрожала. С нашей стороны это означало, что всегда будет значительное число английских войск, которые сидят и не приобретают ни военного опыта, ни мужества - производных победы - вкратце, война-то "фиктивная", и чем дольше бы она продолжалась, тем больше было бы нам на руку.
Затягивающаяся война - на руку агрессору, поскольку она позволяет ему научиться воевать. А я надеялся вести войну без того, чтобы дать шанс противнику, чему бы то ни было научиться в искусстве войны. В Польше и Скандинавии, в Голландии, Бельгии и Франции я добился успеха. Наши победы были быстрыми и были достигнуты с минимальными потерями с обеих сторон, и в то же время были достаточно решительными и полными, чтобы означать полный разгром врага.
Если бы война велась бы только Германией, а не Итало-Германией, мы бы напали на СССР уже к 15 мая 1941 года. Вдвойне укреплённые фактом, что наши войска ещё не терпели поражений, мы бы могли завершить нашу кампанию ещё до начала зимы. И как бы тогда всё было по-другому!
Из чувства благодарности, поскольку я никогда не забуду позицию Дуче во время Аншлюса, я всегда воздерживался от критики Италии. Напротив, несмотря ни на что, я старался относиться к Италии как к равному партнёру. К сожалению, это только ещё раз подтвердило закон природы, что вы не можете относиться к неровне, как к ровне.
Сам по себе Дуче - мне ровня. Он может даже выше меня в отношении его амбициозных планов для своего народа. Но не амбиции, а факты решают дело.
Мы, - германцы, ясно осознаём, что при таких обстоятельствах, как сейчас, лучше выбираться одному. Нам есть что терять, и ничего, что приобрести, связывая себя с такими хилыми элементами и случайными партнёрами, которые слишком часто расписывались в своей полнейшей беспомощности. Я часто провозглашал, что, там, где встречаешь Италию, встречаешь победу. Когда на самом деле, всё что я хотел сказать: где находишь победу, будьте уверены, найдёте и Италию!
Тем не менее, моя личная привязанность к Дуче и инстинктивные дружеские чувства к итальянскому народу не изменились. И я виню только самого себя, за то что я не прислушался к голосу разума, который предупреждал меня не увлекаться безоглядным увлечением Италией. И я мог бы прислушаться к этому голосу, хотя бы ради личной выгоды для самого Дуче, и всего итальянского народа. Я, конечно, отдаю себе отчёт, что такое поведение было бы для него оскорбительным, и что он никогда бы мне не простил. Но в результате моей беспринципности теперь происходят вещи, которые не должны были бы происходить, и которые могут оказаться трагическими. Жизнь не прощает слабости.
Об СССР/России
(26 февраля 1945 г.)
Русские знают абсолютно точно, что евреи рано или поздно, и даже безо всякой войны своё ярмо на них опять наденут; благодаря внутренним раздорам, которые разрывают русских; нескончаемым экономическим кризисам, из которых они, по-видимому, неспособны выбраться; и мощной приманке марксизма, которому они особенно подвержены.
Но русские также и знают, что в Третьем Рейхе ситуация совсем другая. Русские знают, что в каждой области, и в мирных условиях даже больше чем в войну, мы евреев везде изолировали.
Объяснение тому терпению, которое демонстрируют русские, надо искать в их складе характера, который позволяет им не рисковать, а выжидать: год, поколение, столетие - сколько необходимо, чтобы созрели условия для исполнения их планов. Для русских время, - не значит ничего. Марксизм им точно обещал рай на земле - естественно не сегодня и не завтра, а когда-нибудь - в туманном, бесконечном будущем.
Несмотря на это долготерпение, которое является хребтом их силы, русские не могут стоять в сторонке и наблюдать разгром Англии; поскольку в этом случае; если принять, что США и Япония взаимно выключатся; как это, собственно, и произошло; то Русские остаются с нами с глазу на глаз - и в одиночестве. А это, без всякого сомнения, означает, что при условии выбора нами времени и места, давний спор между нами будет решён в нашу пользу.
Если бы я был вынужден разобраться с Большевизмом с помощью оружия, и я пришёл бы к этому решению к годовщине подписания пакта о ненападении (т.е. к августу 1940 года. - прим. пер.), то у меня есть право считать, что Сталин пришёл к этому же решению ещё до того, как он этот пакт подписал.
В течение целого года я лелеял надежду, что мирное существование, по крайне мере, если не дружеское, то честное, может быть установлено между Третьей Империей и СССР. Мне так казалось после 15 лет правления Сталина - реалиста, который давно освободился от мутной марксисткой идеологии; и который, как яд, придерживал её только для других. Бесцеремонная форма, в которой Сталин обезглавил еврейских интеллектуалов, безжалостно расправившихся с Императорской Россией, укрепила меня в этом мнении. Я предположил, что Сталин не хочет предоставить еврейским интеллектуалам шанс тем же манером разрушить и державу, которую построил он сам, и которая во всех отношениях является духовной наследницей Российской Империи Петра Великого.
В духе безупречного реализма с обеих сторон, мы могли бы создать ситуацию, в которой стало бы возможно мирное сосуществование, - посредством чёткого разграничения зон влияния, определённых за каждой стороной; и, ограничив наше соперничество только экономикой, и притом так, чтобы из этого извлекали взаимные выгоды обе стороны. Короче говоря, мирное сосуществование, наблюдаемое орлиным глазом и с пальцем на спусковом крючке!
О своей судьбе
(25 февраля 1945 г.)
Так уж сложилось, что судьба отвела мне очень короткий отрезок времени человеческой жизни. К счастью, мой идеализм вполне реалистичен, основан на осмысленных фактах, из которых и проистекают мои вполне выполнимые обещания; но который запрещает мне сулить другие планеты. В то время как другие лидеры и пророки запросто распоряжаются вечностями, у меня было только несколько несчастных лет. Те, другие, знают, что на смену им придут следующие, которые с места перерыва продолжат, направляя тот же самый плуг по той же самой борозде. Я же теперь достиг стадии, когда мне остаётся только удивляться, найдётся ли среди моих ближайших соратников хоть один человек, предназначенный поднять и нести тот факел, который выпал из моих рук.
Это тоже было моей судьбой, что мне пришлось быть слугой народа с таким трагическим прошлым; народа, такого нестабильного, такого разнообразного, каким является германский народ; людей, которые в зависимости от обстоятельств, шарахаются из одной крайности в другую. С моей собственной точки зрения в идеальном варианте в первую очередь надо было обеспечивать будущее существование германского народа формированием новой молодёжи, взращённой на идеях социализма и национализма, - а уж неизбежную войну оставить вести следующим поколениям; если, конечно, наши враги не отпрянут, напуганные нашей новой, сильной сменой германского народа.
В этом случае Германия была бы хорошо оснащена и материально, и морально. У неё была бы и своя собственная администрация, и своя собственная иностранная политика, и своя собственная армия, с младенчества воспитанные на идеях социализма национального, а не космополитического. Задача, которую я предпринял, ставя германский народ на подобающее ему место в мире, к сожалению, оказалась задачей, которую нельзя выполнить за время одного поколения, тем более одному человеку. Но я, хотя бы, открыл им глаза на их врождённое величие, и вдохновил их мыслью союза всех немцев в один нерушимый Рейх.
Но я посеял хорошее семя. Я дал немцам понять значение борьбы, которую необходимо вести за своё собственное существование. В один прекрасный день эти семена дадут свои ростки, и ничто на земле не сможет воспрепятствовать их всходу. Германский народ - это молодой народ, и сильный народ, которому предначертано великое будущее.
