Те, кто до сих пор продолжают описывать происходящее в Украине как «конфликт элит» или «столкновение буржуазных кланов», упускают самое главное — коллективный «Майдан» (включая и активистов, захватывавших администрации в половине регионов страны) уже превратился в независимый фактор политики, которым не могут так просто манипулировать ни власти, ни лидеры парламентской оппозиции.
Без упорства и жертвенности этих людей на протяжении последнего месяца осуществилось бы уже, наверно, с десяток сценариев «умиротворения» — от полицейской диктатуры до верхушечного сговора, способного удовлетворить амбиции оттесненных Януковичем от власти и денег политических и финансовых элит.
Сделанное на выходных преложение Яценюку возглавить правительство, последовавшая вскоре отставка Азарова и отмена скандальных «законов 16 января», и, наконец, искренняя помощь оппозиционных партий в возвращении власти оккупированных протестующими административных зданий – верные признаки желания консенсуса с обеих сторон. Стремление к «нормализации» Украины сегодня объединяет Януковича и оппозицию, Евросоюз и Путина. Единственным субъектом – непредсказуемым, непонятным, стоящем на пути любых переговоров и взаимовыгодных соглашений – остаются тысячи решительных людей, не желающих покидать площадь. Эта решимость скорее похожа на безошибочный демократический инстинкт: граждане остаются гражданами, пока они вместе и способны ответить насилием любому, кто захочет разрушить это вооруженное единство.
У этой прямой демократии, родившейся из непосредственного опыта, нет никакого политического продолжения. Более того, ее ударным отрядом, организованной силой, которая помогла большинству протестующих расстаться с остатками почтительной дистанции по отношению к государству и полиции, стали принципиально антидемократические силы.
Парадоксально, но без ультраправых поклонников «национальной диктатуры» из «Правого сектора» не было бы ни баррикад на Грушевского, ни захваченных министерств, превращенных в «штабы революции». Не было бы, в общем, всего, что на самом деле помешало консолидации «партии порядка» и установлению «чрезвычайного положения» сверху. Осознание этого простого факта не может не ужасать – не просто массовое недовольство властью, но готовность эту власть свергать и устанавливать свою, стремительно превращаются в монопольное пространство политической работы крайней реакции.
В первые же минуты пребывания на Майдане оказываешься в каком-то политическом Зазеркалье: здесь есть уличные бойцы, дерущиеся с полицией, самоуправляющиеся палаточные лагеря, инфоцентры, пункты взаимопомощи, самоорганизованная «скорая помощь» и горячее питание.
Хрестоматийная инфраструктура полноценного городского восстания, каждый элемент которой дышит настоящей революционной сознательностью, окрашена в какие-то странные, непривычные цвета – калейдоскоп агитации всевозможных ультраправых партий и сект, бесчисленные «кельты» и руны на стенах. Этот невероятный до тошноты диссонанс – между революционным содержанием самого процесса и реакционной политической формой – представляет собой обстоятельства, требующие не брезгливой этической оценки, но действия, направленного на изменение такого уродливого соотношения.
Конечно, в этой революции никто не резервировал место для левых — для тех, кто действительно мог бы выступить в качестве альтернативы всему порядку вещей, породившему бедность, коррупцию, непрозрачность и жестокость власти – собственно, всех без исключения причин, заставивших людей выйти на улицы и начать сопротивление.
Сегодняшний украинский кризис – это кризис общества, которое все желают изменить. Общества деградировавшего, распадающегося, озлобленного, и испытывающего лишь слабый и редкий оптимизм в отношении самого себя. Продуктом именно этого общества и его редкого и потому такого важного оптимизма являются нынешние революционные события. Национализм (все-таки сейчас больше гражданский, чем этнический), странная вера в силу «евроинтеграции», парламентских институтов, наконец, отсутствие устойчивости к шовинизму и стремление найти и обезвредить вирусы в здоровом теле «нации» — все это отражает текущее сознание этого общества, которое, однако, не является статичным и неспособным к изменениям.
И несмотря на то, что исходные условия были куда более благоприятны для экспансии ультраправых, итог этой битвы за сознание и программу революционного протеста не был предрешен и не может быть окончательно подведен до сих пор. Прекрасно известно, насколько уязвимы сейчас будут рассуждения о необходимости и возможности «Левого сектора» и его борьбы за гегемонию в протесте — является важным не только в современном украинском контексте, но и для будущего, в котором мы каждый раз будем сталкиваться с похожими (если не худшими) обстоятельствами.
Хорошо известно, как всего через пару дней после первого массового митинга на Чистопрудном бульваре 5 декабря 2011 года было организовано собрание представителей практически всех действующих левых групп Москвы. После бурного обсуждения, при всем различии идейных традиций и подходов, большинство собравшихся сошлись примерно на следующем: 1) начавшийся протест – наш, и мы будем в нем участвовать, 2) прекрасно понимая его политическую и социальную неоднородность, его пока неопределившееся лицо, мы будем бороться за свое место в нем. Это был необходимый минимум политического единства, результатом которого стало систематическое присутствие радикальных левых в протестном движении, и главное – восприятие участниками этого движения левых как его органической части. Возникший «красный полюс» в движении четко противопоставил себя консервативному подходу КПРФ, работавшей фактически на восстановление утраченной стабильности политической машины «управляемой демократии».
Ничего подобного в декабре 2013 года в Киеве не случилось. Украинские радикальные левые восприняли начавшиеся протесты со скепсисом, фактически смирившись с собственной пассивной или периферийной ролью. Те из них, кто все-таки принял решение поддержать движение и участвовать в нем с собственной повесткой, делали это по отдельности, без регулярной координации. В то же время ультраправые, изначально обладавшие лучшим, чем их российские коллеги, кадровым потенциалом и стартовыми возможностями, систематически вытесняли небольшие группы левых агитаторов.
Что было бы, если бы с самого начала, собрав все свои наличные силы (думаю, речь может идти о нескольких сотнях), радикальные левые последовательно отвоевывали свое право находиться на Майдане и открыто обозначать свою позицию? Вполне вероятно, что столкнувшись с организованным и массовым присутствием, правые воздержались бы от явного конфликта, который мог негативно сказаться на их публичном имидже в глазах большинства неполитизированных участников протеста.
Завоевание места для «Левого сектора» было бы важным не только для настоящего момента, не только для поиска сторонников среди сотен тысяч протестующих, но и создало бы возможность для строительства радикальной левой силы в постреволюционной ситуации, когда – а, вероятно, это вопрос уже недалекого будущего – КПУ наконец закончит свое позорное существование.
Сегодняшние требования запрета этой партии (вместе с Партией регионов), которое все громче звучит со стороны протестующих, связано не только с антикоммунистической традицией, но и с политической линией этой партии, намертво связавшей свою судьбу с олигархическими кланами и пророссийским реакционным лобби. С самого начала нынешнего кризиса КПУ однозначно противопоставила себя протестному движению, призывая к полицейским расправам и безусловно поддержав «законы 16 января». И «Левый сектор», с самого начала представлявший себя как часть протеста, мог бы оспорить это удобное правым отождествление социалистической альтернативы с ублюдочной партией Петра Симоненко. «Левый сектор» не только смог бы укрепиться внутри движения, но и предлагать ему повестку, развивающую его радикально-демократический вектор, поддерживать и придавать сознательное политическое измерение созданию «народных советов» в захваченных областных администрациях.
Да, сегодня уже очень многое упущено. Силы стабильности, очевидно, возьмут свое, и Украина вернется к шаткой модели олигархического консенсуса конкурирующих кланов и электоральных партий. Однако ничто, на самом деле, уже не будет прежним: вкус к сопротивлению, разрушенный страх перед силой государства и опыт строительства баррикад войдут в плоть и кровь политически активного поколения. А это значит, что история, скорее всего, предоставит радикальным левым еще хотя бы пару шансов не повторить собственные ошибки.
Без упорства и жертвенности этих людей на протяжении последнего месяца осуществилось бы уже, наверно, с десяток сценариев «умиротворения» — от полицейской диктатуры до верхушечного сговора, способного удовлетворить амбиции оттесненных Януковичем от власти и денег политических и финансовых элит.
Сделанное на выходных преложение Яценюку возглавить правительство, последовавшая вскоре отставка Азарова и отмена скандальных «законов 16 января», и, наконец, искренняя помощь оппозиционных партий в возвращении власти оккупированных протестующими административных зданий – верные признаки желания консенсуса с обеих сторон. Стремление к «нормализации» Украины сегодня объединяет Януковича и оппозицию, Евросоюз и Путина. Единственным субъектом – непредсказуемым, непонятным, стоящем на пути любых переговоров и взаимовыгодных соглашений – остаются тысячи решительных людей, не желающих покидать площадь. Эта решимость скорее похожа на безошибочный демократический инстинкт: граждане остаются гражданами, пока они вместе и способны ответить насилием любому, кто захочет разрушить это вооруженное единство.
У этой прямой демократии, родившейся из непосредственного опыта, нет никакого политического продолжения. Более того, ее ударным отрядом, организованной силой, которая помогла большинству протестующих расстаться с остатками почтительной дистанции по отношению к государству и полиции, стали принципиально антидемократические силы.
Парадоксально, но без ультраправых поклонников «национальной диктатуры» из «Правого сектора» не было бы ни баррикад на Грушевского, ни захваченных министерств, превращенных в «штабы революции». Не было бы, в общем, всего, что на самом деле помешало консолидации «партии порядка» и установлению «чрезвычайного положения» сверху. Осознание этого простого факта не может не ужасать – не просто массовое недовольство властью, но готовность эту власть свергать и устанавливать свою, стремительно превращаются в монопольное пространство политической работы крайней реакции.
В первые же минуты пребывания на Майдане оказываешься в каком-то политическом Зазеркалье: здесь есть уличные бойцы, дерущиеся с полицией, самоуправляющиеся палаточные лагеря, инфоцентры, пункты взаимопомощи, самоорганизованная «скорая помощь» и горячее питание.
Хрестоматийная инфраструктура полноценного городского восстания, каждый элемент которой дышит настоящей революционной сознательностью, окрашена в какие-то странные, непривычные цвета – калейдоскоп агитации всевозможных ультраправых партий и сект, бесчисленные «кельты» и руны на стенах. Этот невероятный до тошноты диссонанс – между революционным содержанием самого процесса и реакционной политической формой – представляет собой обстоятельства, требующие не брезгливой этической оценки, но действия, направленного на изменение такого уродливого соотношения.
Конечно, в этой революции никто не резервировал место для левых — для тех, кто действительно мог бы выступить в качестве альтернативы всему порядку вещей, породившему бедность, коррупцию, непрозрачность и жестокость власти – собственно, всех без исключения причин, заставивших людей выйти на улицы и начать сопротивление.
Сегодняшний украинский кризис – это кризис общества, которое все желают изменить. Общества деградировавшего, распадающегося, озлобленного, и испытывающего лишь слабый и редкий оптимизм в отношении самого себя. Продуктом именно этого общества и его редкого и потому такого важного оптимизма являются нынешние революционные события. Национализм (все-таки сейчас больше гражданский, чем этнический), странная вера в силу «евроинтеграции», парламентских институтов, наконец, отсутствие устойчивости к шовинизму и стремление найти и обезвредить вирусы в здоровом теле «нации» — все это отражает текущее сознание этого общества, которое, однако, не является статичным и неспособным к изменениям.
И несмотря на то, что исходные условия были куда более благоприятны для экспансии ультраправых, итог этой битвы за сознание и программу революционного протеста не был предрешен и не может быть окончательно подведен до сих пор. Прекрасно известно, насколько уязвимы сейчас будут рассуждения о необходимости и возможности «Левого сектора» и его борьбы за гегемонию в протесте — является важным не только в современном украинском контексте, но и для будущего, в котором мы каждый раз будем сталкиваться с похожими (если не худшими) обстоятельствами.
Хорошо известно, как всего через пару дней после первого массового митинга на Чистопрудном бульваре 5 декабря 2011 года было организовано собрание представителей практически всех действующих левых групп Москвы. После бурного обсуждения, при всем различии идейных традиций и подходов, большинство собравшихся сошлись примерно на следующем: 1) начавшийся протест – наш, и мы будем в нем участвовать, 2) прекрасно понимая его политическую и социальную неоднородность, его пока неопределившееся лицо, мы будем бороться за свое место в нем. Это был необходимый минимум политического единства, результатом которого стало систематическое присутствие радикальных левых в протестном движении, и главное – восприятие участниками этого движения левых как его органической части. Возникший «красный полюс» в движении четко противопоставил себя консервативному подходу КПРФ, работавшей фактически на восстановление утраченной стабильности политической машины «управляемой демократии».
Ничего подобного в декабре 2013 года в Киеве не случилось. Украинские радикальные левые восприняли начавшиеся протесты со скепсисом, фактически смирившись с собственной пассивной или периферийной ролью. Те из них, кто все-таки принял решение поддержать движение и участвовать в нем с собственной повесткой, делали это по отдельности, без регулярной координации. В то же время ультраправые, изначально обладавшие лучшим, чем их российские коллеги, кадровым потенциалом и стартовыми возможностями, систематически вытесняли небольшие группы левых агитаторов.
Что было бы, если бы с самого начала, собрав все свои наличные силы (думаю, речь может идти о нескольких сотнях), радикальные левые последовательно отвоевывали свое право находиться на Майдане и открыто обозначать свою позицию? Вполне вероятно, что столкнувшись с организованным и массовым присутствием, правые воздержались бы от явного конфликта, который мог негативно сказаться на их публичном имидже в глазах большинства неполитизированных участников протеста.
Завоевание места для «Левого сектора» было бы важным не только для настоящего момента, не только для поиска сторонников среди сотен тысяч протестующих, но и создало бы возможность для строительства радикальной левой силы в постреволюционной ситуации, когда – а, вероятно, это вопрос уже недалекого будущего – КПУ наконец закончит свое позорное существование.
Сегодняшние требования запрета этой партии (вместе с Партией регионов), которое все громче звучит со стороны протестующих, связано не только с антикоммунистической традицией, но и с политической линией этой партии, намертво связавшей свою судьбу с олигархическими кланами и пророссийским реакционным лобби. С самого начала нынешнего кризиса КПУ однозначно противопоставила себя протестному движению, призывая к полицейским расправам и безусловно поддержав «законы 16 января». И «Левый сектор», с самого начала представлявший себя как часть протеста, мог бы оспорить это удобное правым отождествление социалистической альтернативы с ублюдочной партией Петра Симоненко. «Левый сектор» не только смог бы укрепиться внутри движения, но и предлагать ему повестку, развивающую его радикально-демократический вектор, поддерживать и придавать сознательное политическое измерение созданию «народных советов» в захваченных областных администрациях.
Да, сегодня уже очень многое упущено. Силы стабильности, очевидно, возьмут свое, и Украина вернется к шаткой модели олигархического консенсуса конкурирующих кланов и электоральных партий. Однако ничто, на самом деле, уже не будет прежним: вкус к сопротивлению, разрушенный страх перед силой государства и опыт строительства баррикад войдут в плоть и кровь политически активного поколения. А это значит, что история, скорее всего, предоставит радикальным левым еще хотя бы пару шансов не повторить собственные ошибки.
