Наши представления о лучшем будущем придуманы полвека назад, в битве двух гигантов, США и СССР. Той войны уже нет. О том, где взять новые мечты о будущем и зачем они вообще нужны, рассуждает историк Ричард Барбрук.
Профессор Вестминстерского университета Ричард Барбрук в своей книге «Воображаемое будущее» подметил странный, парадоксальный феномен. Несмотря на колоссальный технологический прогресс в последние 50–60 лет, несмотря на то, как изменились наши города и быт, представления о будущем остались, по большому счету, теми же. Будущее безнадежно застряло в прошлом и лишает нас новых проектов развития. Как появились наши нынешние представления о будущем? Кто лучше придумывал будущее, США или Советский Союз? Почему технологические мечты середины прошлого века уже исчерпали себя и какие проекты могут их сменить? Об этом мы поговорили с Ричардом Барбруком.
– В своей книге вы описываете парадокс: модель будущего, которую рисовали в середине 2000-х годов, очень похожа на то, что было представлено на Всемирной выставке в Нью-Йорке в 1964 году. «Будущее – такое же, как и раньше». Почему так выходит?
– Эта книга была написана, поскольку мне было интересно проследить происхождение интернета. Есть две распространенные версии его происхождения. Первая утверждает, что сеть была изобретена, чтобы создать систему коммуникаций для ведения ядерной войны с Россией. Это всегда казалось мне крайне невероятной причиной появления интернета: зачем американцам рисковать в решении такой важной военной задачи, заменяя дешевые и надежные переключатели дорогими, ненадежными, громоздкими компьютерами?
Другое объяснение, которое нам дают историки сети, – это необходимость разделения времени, использования одного компьютера разными факультетами и разными университетами. Но опять же, если вы когда-нибудь работали с компьютерщиками, то знаете, что они ненавидят делить компьютеры даже с близкими коллегами, не говоря уже о людях из других университетов. У меня опять-таки возник скепсис на этот счет.
Тогда я вернулся к началу и опять стал исследовать происхождение интернета. Я понял, что не технология стала утопической фантазией, а именно сеть стала утопической фантазией и позже превратилась в технологию. Эта мысль была весьма удивительной. Тот факт, что интернет был создан в ARPA, Управлении по перспективным исследованиям и разработкам, неслучаен. В ключевой момент холодной войны, в 1957 году, Советский Союз пристыдил американцев, первым запустив спутник в космос, а потом еще и укрепил свой триумф, отправив в космос первого мужчину и затем первую женщину. Основание ARPA было ответом американцев на опережение русскими в технологической гонке.
Таким образом, любое понимание истоков интернета должно быть помещено именно в этот исторический контекст. США были озабочены тем, чтобы не оказаться вторыми в этом наступающем технологическом соревновании холодной войны.
– Вы пишете, что красота русской коммунистической утопии вынудила американцев проработать концепцию постиндустриального будущего: «Американцы отчаянно нуждались в будущем – у них было неплохое настоящее, но будущее у русских было лучше!». Кто сегодня играет роль России, у кого самое привлекательное будущее?
– Ну, это хороший вопрос, не так ли? Если мы сегодня превращаемся в общество повсеместной интерактивной коммуникации – а похоже, так и есть, – то воображаемое будущее информационного общества уже исчерпано. Сегодня мы сталкиваемся с интересной задачей: нам нужно изобрести новое видение будущего, поскольку всегда существует и будет существовать необходимость верить во что-то лучшее, чем то, что мы имеем на данный момент.
Пару лет назад я встретил одну китайскую интеллектуалку, и она разъяснила мне, почему у Китая до сих пор есть пятидесятилетний план построения коммунизма. Вместо рабоче-крестьянского социализма Мао они собираются теперь прийти к коммунизму капиталистическим путем:
«Через десять лет у нас появятся гражданские права, через двадцать мы приватизируем экономику, через тридцать у нас будет политическая демократия, а через сорок мы достигнем коммунистической утопии».
Безусловно, мы можем воспринимать предсказания китайской элиты цинично. Я уверен, что если бы такой же разговор состоялся через двадцать лет, реализация утопии все так же оставалась бы пятидесятилетним планом. Но по крайней мере у них есть направление, в котором они движутся. Может, оно и неправильное, но они хотя бы считают, что движутся в сторону своего рода лучшего будущего.
Проблема с Западом сегодня в том, что мы очень неохотно занимаемся подобными размышлениями. Я знаю людей из мэрии Лондона и могу сказать, что они в финансовых делах заглядывают в будущее в лучшем случае на три месяца вперед.
В каком-то смысле мы сейчас живем в вечном настоящем, описанном Жаном Бодрийяром в его постмодернистских текстах. Мы как герои фильма «Матрица», в котором всегда 1999 год.
Ближе всего к видению будущего была неолиберальная антиутопия, предложенная на Западе. Предполагается, что мы, уничтожая богатое социальное государство и забирая права рабочих, будем жить в обществе свободного рынка, которое можно найти, пожалуй, только в неоклассических экономических учебниках. Такое предречение является не только неприятным, но и невыполнимым.
– В 1999 году вы написали «Манифест киберкоммунизма»…
– Тут вы должны понимать, что эта статья начиналась как ироническая шутка. В 1998 году Ланс Страт устраивал конференцию к 50-летию преподавания Маршалла Маклюэна в Фордхемском университете в Нью-Йорке. Он попросил меня сделать что-нибудь отличное от его американских коллег, которые просто выступят с вежливыми докладами. И тут же напомнил, что Маклюэн любил провоцировать аудиторию, говоря какие-то безумные вещи, которые на самом деле помещали в умы людей новую точку зрения. Он называл это «мыслепробами». Принимая вызов, я подумал: а будет смешно встать и сказать, что американские военные изобрели единственную работоспособную модель коммунизма – интернет. И после моего выступления один парень подошел ко мне и сказал:
«А вы понимаете, что Маршалл Маклюэн уже это говорил? В 1968 году он был ключевым докладчиком на Бильдербергской конференции в Голландии. И после написал благодарственное письмо организаторам встречи, в котором содержалась одна из его самых известных мыслепроб: “Я остался доволен конференцией, но не понимаю, почему вы так много жаловались на коммунизм. Америка – самая коммунистическая страна в истории”».
Так что Маклюэн придумал эту шутку до меня.
А статья о киберкоммунизме была отчасти моим ответом на это замечание. И, можно сказать, первым черновиком «Воображаемого будущего». Ну и, помимо этого, я был заинтересован в изучении иронического внедрения маклюэновской мыслепробы 1968 года в сетевой мир поздних 1990-х.
– А что такое вообще киберкоммунизм? Он имеет какое-то отношение к советской идеологии?
– В конце 1950-х и начале 1960-х годов в России и странах Восточной Европы существовало движение кибернетического коммунизма, возглавляемое Акселем Бергом (директор Института радиотехники и электроники, заместитель министра обороны), который считал, что компьютерные сети могут управлять экономикой эффективнее как рынка, так и центрального планирования. Конечно, технологий, позволяющих реализовать это, еще не было, но Берг и его коллеги предвидели, что произойдет в ближайшие пятьдесят лет. И если вы посмотрите, как большие компании и корпорации организуют сегодня производство и распространение товаров и услуг, то вы согласитесь, что Берг был прав.
Наряду с намерениями сделать экономику более эффективной эти кибернетические коммунисты также надеялись, что появление сети послужит созданию нового свободного общества – то, что сейчас называется информационным обществом. На XXI съезде КПСС Хрущев с уверенностью прогнозировал, что граждане России и Восточной Европы будут жить при кибернетическом коммунизме не позже конца 1970-х годов!
Берг и его союзники считали, что полный потенциал компьютерной сети не сможет быть раскрыт, если они будут навязывать систему контроля сверху вниз, – похожую на ту, которую сейчас практикуют Google, Amazon, Apple и другие интернет-компании.
Вместо этого они пропагандировали кибернетическую систему в обратном направлении – снизу вверх, – которая позволила бы трудящимся и крестьянам не только предлагать правящей бюрократии свои идеи, но также и быть способными выражать свои мысли свободно, без вмешательства государственных цензоров и секретной полиции.
Если Ленин говорил, что коммунизм – это Советы плюс электрификация, то Аксель Берг утверждал, что распространение компьютерной сети приведет к восстановлению советской демократии образца 1917 года, а она, в свою очередь, создаст новое свободное общество кибернетического коммунизма. Это была, можно сказать, попытка спасти Советский Союз от самого себя за счет реформ внутри системы. Теперь уже компьютер стал способом «вернуть демократию», и способом высокотехнологичным.
Когда я говорил об этом с русскими, они поначалу сомневались, что эти пионеры сети в самом деле имели в виду то, что говорили. Но нужно учесть, что мои собеседники выросли в 70-е и 80-е, когда публично люди следовали официальной идеологии, но лично глубоко отрицали ее. В то время как кибернетические коммунисты были последним поколением советских людей, которые действительно считали, что систему можно спасти. У них тогда не было этого двоемыслия, разрыва между официальной идеологией и личными убеждениями. Для нас сейчас интересно то, что американцы в это тоже верили и этого боялись. Если вы прочтете доклады экспертов, финансируемых тогда ЦРУ, вы увидите, что они были убеждены, что русские уже строят кибернетическую цивилизацию. И, решительно стремясь не допустить очередного унижения, США бросили все свои силы на то, чтобы изобрести сеть первыми.
– Вы пишете, что мечта об искусственном интеллекте родилась в 1940-х. Скоро ей исполнится семьдесят пять лет. Как долго, на ваш взгляд, еще просуществует вера в машины, обладающие сознанием?
– Столько, сколько существуют научно-фантастические писатели и фильмы. Это отличная метафора для нашего отчужденного существования в современном обществе. Карел Чапек (чешский писатель, который подарил миру идею искусственных людей, введя термин «робот») использовал идею роботов, чтобы подчеркнуть, что заводская система лишает рабочих их человечности. Конечно, это искусство. Но тут есть более глубокий аспект. Эта художественная метафора также перефразирует то, что Маркс называл в рамках капитализма товарным фетишизмом – наделение вещей человеческими силами и качествами.
Классический пример подобного социоэкономического феномена имел место, когда компьютер IBM Deep Blue выиграл у Гарри Каспарова в шахматном турнире.
Но в действительности это не машина победила человека, его победили программисты и все те игры гроссмейстеров, которые они запрограммировали в Deep Blue. Что самое интересное, Каспаров все равно выиграл несколько партий.
Я думаю, что научно-фантастическая версия искусственной жизни никогда не воплотится в действительность. Одна моя подруга говорит, что мы имеем дело не с искусственным интеллектом, а с симуляцией интеллекта. Думаю, именно об этом и речь. Сбор данных и алгоритмы не стоит путать с человеческой мыслью. Поскольку я только что стал отцом, я покупаю какие-то детские вещи онлайн, мне показывают больше рекламы детских товаров. В этом нет никакого интеллекта.
– Многие теоретики говорят, что постмодерну пришел конец, что начинается постпостмодернизм, или метамодернизм…
– В европейских и американских университетах Фуко, Делез, Гваттари, Жижек, Агамбен, Бадью и другие мыслители выдаются за новую кричащую теорию XXI века. Тем не менее их убеждения, что современное общество создается посредством языка, возвращает нас к очень традиционному мышлению XIX века. В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс шутили, что эти философы «тонут в воде только потому, что они одержимы мыслью о тяжести». И вот то, что мы имеем сейчас, – это мышление начала XIX столетия, упакованное в модный язык семиотики и популярной науки.
Например, книга Фуко «Надзирать и наказывать» была написана не о том, что происходит на самом деле в настоящих тюрьмах, это была книга о книгах, написанных о настоящих тюрьмах. Таким образом, в его философии дискурсы заменили людей как предмет истории в том же смысле, в каком предметом истории стали компьютеры и сеть. Речь не о реальном мире, а об анализе дискурсов о происходящем.
Так что, думаю, отчасти проблема в этом теоретическом кризисе. Люди провозглашают себя новыми материалистами. Но нет! Это все та же спекулятивная философия. Никто не может сказать ничего внятного о финансовом кризисе. Но возьмите, полистайте третий том «Капитала»: там четко сказано, почему сейчас происходит финансовый кризис.
– Какой вопрос о будущем мне следовало бы вам задать?
– Это возвращает нас к вашему первому вопросу о том, как мы воспринимаем сейчас будущее. За последние 50 лет воображаемое будущее интернета превратилось в уютную фантазию, которая обещает, что всепроникающие интерактивные коммуникации создадут утопическое общество. И не важно, к какой части политического спектра вы принадлежите, вы все равно верите, что новая эмансипация уже прямо за поворотом. Если вы крайне левый, для вас будет создана прямая онлайн-демократия, электронная агора. Если вы правый, для вас будет воссоздан капитализм, существующий лишь в учебниках по неоклассической экономике.
Каждое десятилетие предсказания о неминуемом приходе информационного общества возвращались снова и снова: 1950, 1960, 1970, 1980, 2000-е, и вот мы в 2010-х — 2020-х годах. Но теперь эта утопия уже изжила себя.
Не потому, что она потерпела крах, а потому, что она осуществилась. В этом и проблема. Мы уже там. И теперь мы сталкиваемся с вопросом о том, что же придет на смену воображаемому будущему информационного общества. Неолиберальная глобализация не может обеспечить достойной альтернативы, поскольку эта модель развития достигла своих экономических и пространственных пределов. В 1970-е и 1980-е свободные рынки, дерегулирование и приватизация, казалось, предложат для части мира выход из авторитарных режимов. Но на сегодняшний день неолиберальные методы себя полностью исчерпали. В такой исторический момент мы вынуждены думать о другом будущем. И оно не может быть основано на технологиях, хотя технологии помогут. Мы нуждаемся в воображаемом будущем, где в центре будут люди, а не машины. Ведомые этим императивом, мы должны создать подлинно человеческую цивилизацию.